Metallica’s Black Album: Большое интервью для “So What!” [Часть 3]

Вторая часть интервью

Стеффан Чирази: Короче, он заставил вас задумать о некоторых моментах больше, чем вы привыкли делать раньше. А это уже была угроза, так?

Ларс Ульрих: Он подкидывал нам идеи, которые по размышлению 21 год спустя кажутся логичными. Но тогда это выглядело странно.

Кирк Хэммет: Понимаешь, Боб представлялся нам захватчиком. Он вторгался повсюду. И, когда мы начинали, мы не были друзьями, которыми стали 10-15-20 лет спустя. Поначалу этого не было. Мы были очень, очень… Короче, мы были против него, и до дружбы было далеко. Это были скорее рабочие отношения, мы на своей позиции, он на своей, при этом наши эмоции абсолютно не редактировались. Мы все постоянно швырялись оскорблениями.

Ларс Ульрих: И ты должен помнить почему. Потому что, когда я позвонил Клиффу Бёрнштейну (Cliff Burnstein) после разговора с Джеймсом и спросил: «Ну что на счет этого типа, Боба Рока?», Клифф позвонил Бобу… Единственным, для чего мы хотели нанять Боба Рока, было микширование записи. Мы планировали спродюсировать её сами и опять с Флеммингом Расмуссеном. Итак, Клифф позвонил Бобу и спросил: «Ты не хотел бы смикшировать новый альбом Metallica?» И тот ответил: «Я буду его микшировать только при условии, что буду его записывать и продюсировать.» Тогда мы с Джеймсом полетели в Ванкувер, у нас было 4-5 песен, встретились там с ним где-то, вот там-то это знаменитое -«Kashmir 90-х»- и прозвучало. Мы провели с ним в Ванкувере целый день.

Стеффан Чирази: Что там про «Kashmir»?

Джеймс Хэтфилд: Рифф “Sad But True”. Это – «Kashmir 90-х».

Стеффан Чирази: Ок.

Ларс Ульрих: Он сидел, смотрел на нас и собирался…

Роберт Трухильо: Это ты сказал? Или он сказал?

Кирк Хэммет: Нет, это он сказал.

Роберт Трухильо: Боб так сказал.

Ларс Ульрих: Потом Боб перезвонил Клиффу и сказал: «Я хочу продюсировать этот альбом.» Затем Клифф и Боб с огромным трудом уговорили нас пустить Боба в то самое «пространство» и начать продюсирование. Короче, с самого начала это было как-то коряво, ещё до того, как он вошёл, понимаешь?

Джеймс Хэтфилд: Думаю, это был первый раз, чтобы кто-то смотрел на наши репетиции, да и просто находился в нашем «пространстве». Ну мы же были молодые вспыльчивые бунтари, и мы не хотели, чтобы вокруг ходил кто-то в майке Mötley Crüe и указывал нам, какой рифф поменять! Таков был принцип мышления! Мы и понятия не имели о том, что даже если кто-то что–то нам и предложит, а мы сыграем, то это все равно будет наше звучание.

Стеффан Чирази: Когда он дал тебе несколько советов по пению, стало ли тебе лучше от того, что кто-то готов был потратить время, чтобы поработать над развитием твоих вокальных и поэтических данных?

Джеймс Хэтфилд: Поначалу мне это не понравилось. Типа «А я выйду, пролаю всё, и – конец!» Ну по крайней мере, я к вокалу всегда именно так и относился: «Там есть ещё и слова какие-то. Я просто выйду и проору их, как я обычно делаю.» И дело в шляпе. Ну типа я никогда и не пел, а просто заполнял эту пустоту, пока мы не найдём вокалиста. Но Боб оказался тем, кто смог поднять меня на новый уровень, точнее, он втащил меня туда. Я упирался ногами и руками. Ему пришлось повозиться. Я обожаю Боба за то, что у него хватило характера сделать это. Сидеть там с нами или предлагать что-то вроде: «Эй, добавь-ка доп-вставку.» А в ответ типа: «Чего? Какую ещё доп-вставку? Вроде Ooh, baby или…?» Сарказм был повсюду, он зашкаливал. Он говорил что-нибудь такое: «Просто попробуй и сделай доп-вставку.» Да я никогда не делал этого раньше. Моя доп-вставка – «yeah, yeah». Вот Джим Брюер делает это действительно классно. А это - моя единственная доп-вставка. А Боб в ответ: «Нет, давай что-нибудь стоящее.» А я: «Молнию из трубы?» «Что?» В общем, мы много прикалывались, но где-то глубоко внутри я просто боялся, потому что не знал, как это сделать или захотеть сделать. Но он поднял меня на новый уровень, и это был период достижения зрелости для нас. Знаешь, как Ларс говорит: «Эти песни подходят для клубов. Но… Теперь мы выступаем на аренах. Мы должны расти. Мы должны развиваться, чтобы стать командой. Мы должны вырасти в нечто большее и снять шоры с глаз. Великолепно подняться выше того, кем ты был когда-то. Здорово ощущать величие того, что происходит с нами, поскольку мы чувствуем единение и уверены, что двигаемся в нужном направлении.» Вот так просто. И теперь прослушивая вновь эти мелодии вместе с вокалом, я думаю: «Да, так лучше. Я здесь классно сыграл, да!» Ну, а затем я стал больше доверять ему, больше доверять себе, всему процессу… И всё само стало выходить на новый уровень.

Стеффан Чирази: Тогда давайте ненадолго поменяем тему разговора. Значит, такая песня, как “Nothing Else Matters” могла появиться только позже в процессе.

Джеймс Хэтфилд: Не помню, но это песня была где-то среди лент с риффами, и я её не боялся. Я хочу сказать, это была песня, которую я в общем-то написал не для Metallica. Это было моё личное произведение, вроде того. Не знаю, что из неё могло получиться, но я не планировал показывать её группе. Но они услышали её, решили, что она отлично подходит в тему, да и Бобу она понравилась. И потом было что-то такое: «Черт! Что я ж сделал-то? Теперь мне точно придется петь!» А потом добавились струнные, и – всё!

Стеффан Чирази: А насколько важен был во всем процессе Ренди Стауб (звукоинженер и правая рука Боба)? Как мне кажется, он мог оказаться якорем?

Кирк Хэммет: Он оказался настоящим знатоком в области звука, он очень быстро всё сводил, да ещё и обладал реально хорошим слухом. Они с Бобом отлично работали в команде, он был как бы дополнением к общему подходу Боба.

Стеффан Чирази: То есть ты думаешь, что он мог быть поддержкой для Боба? Наверняка, были моменты, когда Боб ходил и думал: «Вот уроды! И почему они так ведут себя со мной?» Вот именно тогда он мог оказаться тем самым парнем, который скажет: «А ты посмотри на всё это с их точки зрения!»

Кирк Хэммет: Не раз, когда Боб был сыт по горло или просто хотел свалить куда-нибудь, чтобы передохнуть, Рэнди следил за тем, чтобы всё по-прежнему двигалось. Он не давал импульсу затухать, он продолжал работать и делать всё, чтобы процесс не останавливался, до того момента, пока не возвращался Боб. Я думаю, что Рэнди был ничуть не менее важной деталью целого механизма. Он несомненно был важнейшим элементом всей «химической реакции» в течение всей записи. Как я уже говорил, он очень быстро добивался хорошего звучания.

Джеймс Хэтфилд: Да. И он очень много работал. Я хочу сказать, он проводил много времени в студии. И Боб тоже. Они были отличной командой. Я думаю, именно когда Боб заводился, аж вены надувались, а седые волосы седели ещё больше, они начинали говорить на своём «канадском», и всё становилось ОК, это Боба успокаивало. Рэнди смягчал всё это. Он выступал кем-то вроде терапевта. Сначала Боб ругался «мать его-мать, его-мать его», потом он уходил, и уже мы – «мать-его-мать, его-мать-его».

Стеффан Чирази: А Рэнди оказывался в центре всего этого.

Джеймс Хэтфилд: Ну да, он оказывался в центре, но как-то очень ловко всё это сглаживал. Он резонно рассуждал: «Он думает вот так, а они думают вот так. Но всё получится, если я сделаю вот так.» И оно работало.

Стеффан Чирази: Ух ты! Короче он был очень важен.

Джеймс Хэтфилд: Исключительно важен.

Кирк Хэммет: Да.

Джеймс Хэтфилд: И, чувак, у него был великолепный слух. Он реально быстро добивался классного гитарного звучания, как и Боб. Естественно, последнее слово оставалось за Бобом, а потом уж мы одобряли или не одобряли запись. Но Рэнди появлялся и быстренько всё подправлял. Нам не приходилось париться. Он просто все подправлял. Он и после делал какие-то потрясающие вещи. Да, они были классным канадским дуэтом…

Стеффан Чирази: А какую самую большую, по-вашему, пакость вы устроили Бобу за всё это время? Про которую вы бы сейчас сказали: «Да уж, с нашей стороны, не самый удачный момент, чтобы беспокоить его»?

Кирк Хэммет: Его часто снимали спящим. Я, кажется, припоминаю кучу кадров с Бобом, спящим в студии на том диванчике. Но, учитывая, как уже сказал Джеймс, сколько сил он отдавал. Он первым входил в студию и последним выходил.

Стеффан Чирази: Ну ничего особо плохого…

Кирк Хэммет: Просто всегда присутствовала скрытая напряженность. Ещё один факт о Рэнди Стаубе – у него было отличное чувство юмора, и оно очень часто помогало снять эту напряженность.

Джеймс Хэтфилд: Полностью.

Кирк Хэммет: Её было много между нами и Бобом. Тогда Рэнди отмачивал какой-нибудь прикол, все смеялись, и работа продолжалась, как по накатанной.

Ларс Ульрих: Я помню в какой-то день мы записывали ударные то ли для “…Wolf”, то ли для “…God”, [обращается к группе] помните, там была такая комнатка в глубине? В задней части студии. Единственный проход в неё был, кажется, через репетиционную?

Кирк Хэммет: Да.

Ларс Ульрих: Что-то типа чулана. Я помню, Боб так меня взбесил, что я пошёл и разгромил эту комнатку, хотя обычно за мной такого не водится. Короче, он меня просто достал, я взбесился! Главное, что хочу сказать, я помню наши ощущения после окончания “Black Album” были такие, что мы больше никогда не увидим этого парня. Это было ужасно. Не было ничего такого – «Ок, отличная работа, увидимся на следующей записи!» Только спустя примерно пару лет отношений начал оттаивать до такой степени, что появилась хотя бы идея поговорить с ним об участии в следующей записи. К тому времени мы осели в Сан-Франциско, вкладывали в “Тhe Plant Studios” [студия в Созалито, которая стала инвестиционным проектом Metallica и фактически местом их дислокации на несколько лет до создания HQ].

Стеффан Чирази: Да, да, я уж и забыл.

Ларс Ульрих: После завершения “Black Album” мы и подумать не могли, что запишем вместе ещё 4 альбома. Понимаешь, о чём я? Но он был… Меня всегда бесил факт, что он вечно был таким самоуверенным. А мы, как Джеймс говорил, так тщательно оберегали то, что у нас было, и потому мысль о ком-то, сидящем среди нас, казалась просто чуждой. Ты, конечно, можешь поспорить, что он скорее был таким снаружи, нежели реально внутри. Но это было что типа – «вот ещё один чувак, пытающийся наложить на нас свою печать или обгадить то, что мы делаем или типа того». Но он гнул свою линию.

Стеффан Чирази: Парни, вы были ещё юны. Не в плане разумности, а в плане зрелости как группы. Вы были юношами, готовящимися стать мужчинами. Я хочу сказать, что слушая заново альбом, который достаточно прост для слуха, в смысле, что ритм не так переменчив, такой точно направленный, понимаешь, что он не является самой легкой записью всех времен. Тексты несут очень глубокий смысл. Джеймс написал вот такие строки: «делай за меня грязную работу, козёл отпущения, ведь это тебе придётся стыдиться…» или «ненависть, я - твоя ненависть…» Джемс медленно, но уверенно и последовательно проживал эти эмоции в словах. Он не просто писал о каких-то фактах (или даже личностных событиях), во многом он писал о себе.

Ларс Ульрих: То, что раньше происходило при записи “…Lightning”, “Master…” или “…Justice”, случалось потому, что мы с Джеймсом жили вместе, сидели и смотрели «ящик». Мы смотрели, и идеи приходили из телепередач. Мы сидели и болтали о фильмах, мы вместе смотрели фильмы. Например, “…And Justice For All”, на самом деле, мы пошли и взяли в прокате типа нынешнего Blockbuster’a этот старый фильм с Аль Пачино, посмотрели его вместе, сделали какие-то пометки. Посмотрите, “One” навеян книгой «JohnnyGotHisGun (Джонни взял ружье)» ДалтонаТрамбо! “The Shortest Straw” родилась из книги «Naming Names (Раздавая имена)». Мы просто брали газету, находили какую-нибудь хрень и решали: «О! Нормальная фигня! О ней можно написать песню!» А вот “Black Album” стал первым, на котором я почувствовал, что Джеймс всё пропускает через себя, а потому всё идет от сердца.

Стеффан Чирази: Ты реально воспринимал это так именно так, как видел? Я хочу сказать, ты погружался в эти мысли настолько же, насколько и он? Ты читал и думал: «Мать твою! Что ж у него в голове творится?»

Ларс Ульрих: Я помню один важнейший момент, когда он заявился однажды в мой дом в Беркли. В целом, весь альбом сложился из тех записей, которыми мы обменялись в Глазго, исключая одну вещицу. Он пришёл с одной вещью, готовой только наполовину, он хотел, чтобы я её послушал. Мы воткнули её в магнитофон, она вообще, абсолютно, отличалась от всего остального. И что-то такое было в “Nothing Else Matters”. Это было нечто такое, чего Джеймс никогда раньше не пел, такое личное, вот так, прямо от первого лица. Там была словно оценка себя со стороны от третьего лица. И он спросил: «Я типа только что написал её. Что ты об этом думаешь? Я не уверен, что с этим вообще можно сделать. Я не думаю, что она впишется в альбом, но всё равно хотел, чтобы ты послушал.» А я ответил что-то вроде: «Чувак! Да она просто обязана быть в альбоме! Она потрясающая! Вообще нечто не от мира сего!» Мы засели над ней на пару дней, добавили припев, среднюю часть и всё остальное, но это была первая вещь со словами и вокалом, а не просто скат [напевание бессмысленного набора слов в подражание музыкальному инструменту - прим. перев]. Потому раньше все наши демо-записи обычно были скатом, без единого слова. И я чувствовал, что он уже был готов перешагнуть эту грань, был достаточно уверен, чтобы начать говорить о том, что у него на душе. И эта песня стала всего лишь началом.

Стеффан Чирази: А разве не было такого, что однажды вы уселись за чашкой чаю и ты сказал: «Послушай-ка, по поводу “The God That Failed (Бог, Который Проиграл)”, Джеймс. Нам надо поговорить об этом. Это интересно».

Джеймс Хэтфилд: [ухмыляется] «Мой Бог проиграл, а как насчет твоего?»

Ларс Ульрих: Да, я отступился, ещё и потому, что там был Боб. Естественно я сразу сообразил, что в “The God That Failed” речь идёт о Христианском учении. Ну а другие темы пришли оттуда-отсюда.

Стеффан Чирази: А ты, Джеймс, чувствовал себя уютно, вглядываясь вот так в суть вещей и выражая это в песнях, правильно?

Джеймс Хэтфилд: Вполне. Как уже сказал Ларс, это можно назвать созреванием. Суть изменилась - наполняй смыслом пустоты в тексте, чтобы написать песню, слова должны иметь значение. Раньше было по-другому – слова просто были сопровождением, ложившимся на те риффы, что мы написали. Это стало одним из этапов развития меня как поэта, да с каждым поэтом так бывает. Когда Боб появился, стал нормальным тот факт, что необязательно постоянно мыслить всем одинаково и любить одно и то же. Когда ты пишешь стихи для группы, тебе хочется писать так, чтобы каждый участник ощущал себя сопричастным. При всём при этом ты стараешься выражать что-то очень личное и хочешь быть правильно понятым. Если ты поёшь, что называется, от сердца, это всегда чувствуется и звучит лучше. Поэтому ситуации получались от «эй, мы все чувствуем одно и то же» до «ну, вообще-то я здесь певец и автор текстов, так что буду писать о том, что лично я чувствую.»

Стеффан Чирази: Не секрет, что когда-то ты очень стеснялся и был и испытывал затруднения, когда тебе приходилось что-либо выражать словами. Но эти тексты невероятно изящны и поэтичны. Сколько тебе пришлось потрудиться, чтобы создать их, или они буквально изливались на бумагу так, как раньше ты никогда не мог выразить свои эмоции?

Джеймс Хэтфилд: Верно и то, и другое. У меня по-прежнему сохраняется ощущение, что я недостаточно утончен, у меня не такой уж огромный словарный запас. Я далеко не лучший ученик в классе.

Стеффан Чирази: Да ладно. Всё ж видно. Так что, это не правда.

Джеймс Хэтфилд: Пусть так. Но я должен двигаться. Я не могу топтаться на месте. Я должен двигаться… Я думаю, что это всё же поэзия. Это работа. Говорю-то я по-другому. А вот Боб Дилан, а очень часто и Лу Рид, изъясняются так же, как пишут стихи, а я вот не такой. Во мне всегда живет часть, которая говорит: «Ну и дерьмо!» Но нет, ведь это я написал. У меня есть дар и есть умение, но мой стих - это все же скорее плод умения. Ведь были же люди, хоть то же Джим Моррисон, которые так реально говорили и писали так, как говорили, но я – нет, я – другой.

Стеффан Чирази: Но зато проникновенная чувственность текстов, вероятно, помогла многим слушателям. Вполне возможно, что многие переживали моменты, подобные тем, о которых писал ты.

Джеймс Хэтфилд: Именно поэтому я иду и делаю это. И это не прокатило, если бы я просто где-то это сказал, сболтнул или даже выразил в каком-нибудь интервью. Это должно было быть написано. Как писатель ты знаешь, что с одной стороны, ты можешь быть очень точным и конкретным, с другой стороны – неопределенным и загадочным, - на бумаге, но, в меньшей степени, в жизни. Ты пишешь картины, чувак, вот что ты делаешь. И лично мне это занятие очень нравится.

Стеффан Чирази: Возвращаюсь к мысли. Боб стимулировал твоё развитие в этом направлении.

Джеймс Хэтфилд: Да. Он подстёгивал меня в том, чтобы я глубже заглядывал в суть и вытаскивал ее наружу, а не просто описывал мир в его обыденности.

[Продолжение следует]

Перевод: Дмитрий “Димыч” Носков
Сканирование: Петя Плинер

---

Dimon