Джеймс Хэтфилд: «Когда ребята сидели на коксе, мне было противно находиться с ними рядом. Они вели себя как говнюки»

[Статья из журнала "Guitar World" за 2009 год]

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК

В этом откровенном интервью Джеймс Хэтфилд (James Hetfield) рассказывает о Metallica, Дэйве Мастейне (Dave Mustaine), своём браке и тяжелом детстве… и объясняет нам, почему то, что не убивает – делает сильнее.

В документальном фильме 2004 года «Какой-то Монстр» (Some Kind Of Monster) есть эпизод, в котором Ларс Ульрих раздражительно высказывает Джеймсу Хэтфилду своё недовольство насчёт новых правил, которые Джеймс хочет установить в студии после своей реабилитации. Ульриха не устраивает, что Джеймс просит прекращать всю работу в 4 часа дня, чтобы провести время с семьёй. Ульрих ходит по комнате и ворчит: «Я понимаю, что едва с тобой знаком». Эти слова сказаны невзначай, но фэны Metallica их запомнили. С тех пор, как в 1983 году вышел первый альбом Metallica ‘Kill ‘Em All’ Хэтфилд, по-видимому, превратился в настоящего рок-фронтмена. Хэтфилд – бескомпромиссный и харизматичный лидер группы – увлекался в свободное время женщинами, крепким алкоголем, южным роком и охотой. Для своей публики Хэтфилд был мощной непробиваемой иконой с жёсткими и острыми как лезвие риффами. Они думали, что действительно знают этого парня – но они полностью ошибались. Сидя на шикарном лиловом диване в своём кабинете в штаб-квартире Metallica, нынешний Хэтфилд отчётливо произносит слова со своим калифорнийским «растянутым» акцентом, время от времени тихо посмеиваясь, искреннее отвечая на вопросы. Он прошёл курс терапии и больше не пьёт. Коммерческий успех альбома 2008 года ‘Death Magnetic’ показал, что без оружия, алкоголя и скрытых «проблем» Джеймс никак не затупил острое лезвие Metallica. Мы пообщались с ним полтора часа, и за это время стало ясно, что Джеймс далёк от того надменного и жалостливого рок-идола на постере. Наоборот, он любезен и остроумен, даже когда мы касались более сложных и болезненных деталей истории его удивительной жизни.

Расскажи о своём детстве.

Я вырос в пригороде Лос-Анджелеса, в семье среднего класса. У нас был классный дом. Я мог ходить пешком в любую школу, в которой тогда учился – начальная, средняя, старшие классы – никаких проблем, всё рядом с домом.

Отец был водителем грузовика, и, в итоге, открыл свою компанию грузовых перевозок. Мама была домохозяйкой, она была художником – рисовала и выполняла графический дизайн. Забавно. Помню, что часто бывал дома один. Очень необычно. У меня было два старших сводных брата и младшая сестрёнка. В доме, безусловно, было непросто. Я старался поставить себя на место отца. Он женился на женщине с двумя детьми-подростками, и для него это, безусловно, было непросто. Помню, я часто был одинок. Помню, сестрёнка часто попадала в неприятности. Она была бунтаркой, любила пошуметь и пошалить. Я видел последствия, поэтому не повторял за ней. Я старался закрыться в себе и заниматься своими делами, что не всегда получалось.

Твои родители были приверженцами Христианской Науки.

Да, было очень интересно, но чуждо… мне тогда всё это казалось чуждым. Теперь, когда я старше, я лучше понимаю религию. Сила разума помогает тебе настроиться на позитивные мысли. Ты должен исцелиться, старясь не думать, что ты болен. Нельзя ходить к врачу, ты должен всё это игнорировать. Я этого абсолютно не понимал. Сегодня я думаю, что одно связано с другим. Да, есть сила разума, но мы многому научились, многое познали. Если ты сломал руку, наложи хотя бы гипс, но тогда и этого нельзя было делать. В школе мне нельзя было посещать «класс здоровья». Они изучали, как работает организм и тело. Но мне нельзя было туда ходить. Мне приходилось уходить с урока, стоять в коридоре или идти в кабинет к директору. Это было скорее наказанием. Родители хотели как лучше, пытались оградить меня от всего этого, но получилось только хуже.

Отец ушёл из семьи, когда мне было 13 лет. Я тогда сказал маме: «Я больше не пойду в воскресную школу. Попробуй меня заставь». Вот и всё.

А что помнишь о разводе?

Я тогда не понимал, что происходит. Родители всё скрывали. У меня до сих пор есть ощущение, что от меня кто-то что-то скрывает. Отец ушёл, и мы несколько месяцев понятия не имели, что он не вернётся. Мама сказала, что он уехал в командировку по работе, а потом, наконец, сказала правду. Мне было страшно, что я теперь был главным мужчиной в доме. Я не знал, что делать. Я считал, что многое не умею и не всему научился у отца, а его больше не было и всё начало наваливаться. Я его сильно ненавидел. Он даже не попрощался.

Я понятия не имел, что у них там с мамой происходит. Может быть, случилось что-то совершенно ужасное, и он ушёл. Но они оба были очень религиозными людьми, а такие люди, как правило, не разводятся. Он бросил нас. И я чувствовал себя брошенным.
А потом через три года мама умерла. Я считаю, что развод и уход отца сыграл немалую роль в её болезни. Было очень тяжело и больно.

Видимо, она не стала прибегать к помощи врачей.

Нет, конечно, не стала. Ей было даже не интересно узнать, в чем дело. Мы смотрели, как мама медленно чахнет у нас на глазах. Мы с сестрой смотрели друг на друга и даже не знали, что сказать. Мы были в безвыходном положении. Мы понимали, что она больна, но ничего не могли поделать. В итоге, мои братья – они были достаточно взрослыми, чтобы это понять – сказали: «Что-то здесь явно не так. Давайте ей поможем». Но было уже слишком поздно. Мама умерла от рака.

Мне некоторое время пришлось пожить у брата, оставить всех своих друзей, я успел проучиться половину 10 класса. К счастью, у меня был старший брат Дэвид, он был достаточно обеспечен, и на него можно было положиться. У него была жена. Мы с сестрой переехали к ним, и ему пришлось повременить с личной жизнью. Сестра долго там не протянула – с ней было много проблем. Они нашли моего отца, и она поехала жить к нему. А я его знать не хотел. Мне понадобилось немало времени, чтобы простить отца и снова начать с ним общаться. Понять, что есть бескорыстная любовь отца к сыну. Но у меня к нему было куча вопросов. Он умер. Когда я проходил курс терапии, мне пришлось столкнуться со многими страхами и проблемами из детства. Я пытался понять, чем моя жизнь отличается от их жизни.

А когда ты сам впервые прибегнул к помощи медицины?

Когда я жил у брата, я мучился от постоянной головной боли. В детстве у меня были частые мигрени. Я не думал, что от этого есть спасение. Молитвы не помогали, а в нашем доме молитвы были единственным лекарством. Либо молитвы, либо Библия. Помню, брат впервые дал мне аспирин, и я запаниковал: «А что будет? Как я буду себя чувствовать?». И тогда я понял, что нужно не только верить в бога, но и заботиться о себе.

Сколько тебе тогда было?

Наверное, лет 16-17. Спиртное я тогда не пробовал, и пока учился в школе, ни разу не попробовал алкоголь – и я этому рад. Кто знает, как бы я отреагировал?

Ты к этому моменту уже учился играть на гитаре?

В доме у маминой подруги стояло пианино. Мама водила меня к ней на занятия. Я начал лупить по клавишам, и мама решила, что я буду виртуозным пианистом [смеётся]. Три года занятий в доме пожилой женщины, где ужасно воняло.

Я довольно рано понял, что могу выражать свои чувства с помощью музыки. Мне нравилось быть одному. Нравилось закрываться от мира. И музыка мне в этом помогала. Я надевал наушники и просто слушал музыку. Музыка говорила моим голосом, и я чувствовал, что я не одинок. Я слушал Kiss и Aerosmith. Мой первый концерт – Aerosmith и AC/DC в Long Beach Arena [12 июля 1978 года]. Ещё мне нравился Тед Ньюджент, Элис Купер. Более жёсткий и тяжелый рок чем то, что тогда слушали в Америке. Лишь через два года Ларс познакомил меня с другой музыкой.

Как вы познакомились?

Я тогда учился в старших классах и играл с другом на гитаре, мы пытались пробиться со своей группой Phantom Lord. Мы ответили на объявление Ларса в газете, встретились на каком-то складе, он установил барабаны, а играть он тогда вообще не умел, но у него была мотивация и умение. У него, как и у меня, был драйв и стремление.

Насколько вы друг от друга отличались в культурном плане?

Очень сильно. Мало того он играть не умел, от него ещё и воняло [смеётся]. Европейцы понятия не имеют о существовании мыла, и никто не принимает душ. Когда я приехал к нему домой – там была абсолютно другая атмосфера. Очень дружная, очень открытая. Мой дом был очень закрытым, если ты не верил в нашу религию. У нас редко были гости. У Ларса было совершенно наоборот. Такой типичный дом хиппи. «Заходи, будь как дома, располагайся».

Очевидно, у Ларса была довольно внушительная коллекция пластинок.

Не сказал бы, что он был избалованным, но он был единственным ребёнком в семье, и да, у него было много пластинок. Я вошёл в его комнату и не мог поверить своим глазам. У меня была небольшая полочка; у него же вся спальня была заставлена музыкой. Он приходил в магазин пластинок и говорил: «Хочу заценить этих ребят». Я себе такого позволить не мог. Но блин, я пришёл к нему и начал переписывать у него всё, что только можно.

Ты тогда был стеснительным парнем?

Очень. Я был в себе, никому не доверял, потому что у меня было непростое детство. А потом алкоголь помог мне немного открыться, но в итоге стало только хуже. Я всё рыл и рыл себе эту яму.

Было ли ощущение, что Metallica стала тебе семьёй?

Да, да. Безусловно. Я искал людей, с которыми мне было бы комфортно. С семьёй мне было очень тяжело, и я видел, как она разваливается у меня на глазах. Одна часть меня хочет семью, а другая просто не выносит людей. Я себя чувствую волком-одиночкой, знаешь, я понимаю, что мне нужна семья, но не постоянно.

Ты был доволен, что вы избавились от Дэйва Мастейна?

Не уверен, что сюда подходит слово «доволен», но это было необходимо. Три лидера в одной группе уж точно не ужились бы. Было очевидно, что Дэйв, как и мы, хотел быть главным – он сформировал Megadeth и добился огромного успеха. Сейчас мы с Ларсом на одной стороне весов, а Кирк с Робом – на другой. У ребят много отличных идей, но они нормально относятся к тому, что всем в группе заправляем мы с Ларсом. Мы с ним по натуре лидеры, а они – нет. Ну, во всяком случае, мне так сказали [смеётся]. Поэтому Дэйву пришлось уйти.

В вашем документальном фильме «Какой-то Монстр» Дэйв в разговоре с Ларсом выглядит очень расстроенным.

Он потрясающий и талантливый парень. Может быть, иногда он любит лезть на рожон. И ему до сих пор обидно. Если бы меня выгнали из Metallica, я бы тоже был разозлён. Наш первый басист Рон Макговни до сих пор злится. Они до сих пор не могут этого принять. В фильме Ларс в разговоре с Дэйвом говорит ему: «Видишь, что ты натворил?».

В 1986 году во время гастролей Metallica по Швеции произошла ужасная автомобильная авария, в результате которой погиб Клифф Бёртон. Легче ли тебе было справиться с его смертью после смерти матери?

Это всегда тяжело. К этому невозможно привыкнуть, особенно в том возрасте и с тем образом мышления – я тогда много пил и заглушал горе алкоголем. Это была ещё одна часть Христианской Науки: никаких похорон, никакого траура, никаких слёз и соболезнований. Мы просто говорили: «Ладно, тело мертво, но душа отправилась к Богу, жизнь продолжается». И когда Клифф умер, были похороны, но я не чувствовал той атмосферы. Я начал ещё больше пить. Топил горе в стакане.

Ларс говорил, что незадолго до аварии вы с Клиффом стали ещё ближе, а после аварии ближе стали уже вы с Ларсом. Ты согласен с этим?

Да, мы с Клиффом были близки. У нас были общие интересы. Нам нравилась одинаковая музыка – южный рок, Lynyrd Skynyrd. Ему нравилось проводить время на природе, ходить пешком, отдыхать на природе, стрелять из ружья, пить пиво. Мы с ним были очень похожи.

А что помнишь о той аварии?

Было очень холодно. Мы были в Швеции зимой. Я спал на заднем сиденье автобуса, чтобы немного согреться. Обычно я спал рядом с ним. Но я об этом стараюсь не думать. Уже ничего не вернуть. Мы, так или иначе, остались живы. Безусловно, нам очень не хватает Клиффа. Многое могло бы быть совершенно по-другому.

Ты считаешь, вы слишком рано поехали в тур после смерти Клиффа?

Я думаю, всё после его смерти случилось очень быстро. Новый басист, гастроли. Мы сразу же поехали в тур. Так решил менеджмент: «Езжайте в тур, ребята, и выплескиваете эмоции через музыку». Сегодня кажется, что мы слишком поторопились. Недостаточно времени прошло с момента смерти, мы не до конца в себе разобрались. Поехали на гастроли и весь свой гнев начали вымещать на Джейсоне. Мол, у нас новый басист, но он – не Клифф.

Тебе нравился Джейсон?

Да, нравился. Он нас постоянно воодушевлял. Мы снова почувствовали себя юными пацанами. Было весело и здорово всё делать вместе. У нас были общие интересы, мы сочиняли музыку все вместе. А потом началась «звёздная болезнь», негодования, недовольства, понты. И каждый из нас стал другим.

Ларс утверждал, что вы собирались назвать ваш альбом 1988 года ‘…And Justice For All’ ‘Wild Chicks, Fast Cars And Lots Of Drugs’ («Безумные Тёлки, Быстрые Тачки и Куча Наркоты»). Это название идеально описывало вашу группу в тот момент?

Ну, у нас были свои проблемы, у каждого был свой грешок, и с каждым днём их становилось всё больше. Да, мы боролись с демонами. В какой-то момент веселье превратилось в разрушение. Нас накрыло с головой. Всё началось в период ‘Justice’. Мы только выпустили ‘Master Of Puppets’, съездили на гастроли с Оззи и начали выступать самостоятельно. И началось… сразу всё стало доступно – женщины, тусовки и так далее. Нас просто засосало. Но так и должно было быть. Я не знаю, кто из нас тогда был женат, но я, конечно же, не был, так что мне было всё равно. А вот девушкам, которые ждали своих ребят дома, было не всё равно, но знаешь, каждый проходит через этот период. Набирается опыта. Было весело. Приходится всем этим заниматься, и ты понимаешь, что музыка к этому не имеет никакого отношения. Знаешь, это был бонус-трек, который начал заполнять всю пластинку [смеётся].

Но тебя не интересовали наркотики.

Слава Богу, нет. Я их боялся. Наверное, здесь сыграло свою роль воспитание в религиозной семье, но я помню, как в старших классах, в своей самой первой группе – с говорящим названием Obsession (Одержимость) – я курил травку и думал: «Ух ты, классная штука!». Потом я выкурил за один вечер пять косяков, приехал на репетицию и меня дико накрыло. Я был в панике, я думал, что мы играем одну и ту же песню полчаса. Мне это состояние совсем не понравилось.

А каким был Ларс, когда употреблял кокаин?

О, чувак. Болтливым? Не то слово. Они вели себя как говнюки. Мне было противно находиться с ними рядом, когда они были под этим дерьмом.

А с тобой было весело, когда ты был пьян?

Конечно же, нет. Я становился очень агрессивным. Сначала я был весёлым и радостным, а потом меня накрывало, и я ненавидел этот мир и всех вокруг. Я становился… клоуном, потом панком-анархистом, мне хотелось всё вокруг расх*ярить и кого-нибудь отпи*дить. Я ввязывался в драки. С кем? Иногда с Ларсом. Мы с ним, таким образом, улаживали все конфликты и негодования. С помощью кулаков. Либо я в него что-нибудь швырял. Мы с ним два совершенно разных человека. Очень разных. Он постоянно хочет быть в центре внимания, а меня это напрягает, потому что я сам такой же. Он очаровывал людей, а я строил из себя злого и страшного парня, чтобы люди уважали меня таким.

Ты и сейчас такой?
Нет. Я думаю, я научился управлять своими эмоциями. Я понимал, что вся эта показуха ни к чему. Мы ведь ненавидели Голливуд, Лос-Анджелес и всю эту глэмерскую херню, а я выходил и красовался. Guns N’ Roses были для меня врагами. Ларс тусовался с ними, вечно носил дорогие шмотки, понтовался. Ларс такой по своей натуре. Он мог быть одержим некоторыми людьми, если видел в этом смысл. Такой он человек. Ему нравится учиться у людей, если есть чему. Таким человеком был Эксл.

Тяжело ли было записывать песню ‘Nothing Else Matters?

Нет. Поначалу, да. Я даже не хотел играть её ребятам. Это была очень личная песня, написанная от сердца. Я считал, что песни Metallica могут быть только о разрушении, башкотрясе, крови и прочем дерьме, но только, конечно, не о тёлках и быстрых тачках, хотя нам всё это самим нравилось. Я написал ту песню о своей тогдашней девушке. Просто начал выражать какие-то другие эмоции и чувства. Я, конечно же, не думал, что эта песня подойдёт Metallica. Когда парни услышали её, они были поражены тем, насколько она им близка. Получилось, что песня стала хитом.

Ты чувствовал, что для вас это был поворотный момент?

Пожалуй. Эта песня открыла нам двери, дала больше свободы, и мы смогли сочинять песни в различных стилях. Многие были тронуты.

Что помнишь о туре 1992 года с Guns N’ Roses?

Чувак, этому туру не было конца. «Ребята, придёте на тусу после концерта?». Эксл тратил тысячи баксов на все эти вечеринки и тусовки. Всё было очень пафосно и мы не знали меры, что мне совсем не свойственно. Джакузи за кулисами. Я пил их пиво, играл на бильярде. Когда они уходили со сцены, меня уже было не найти. Мне не было необходимости с ними тусоваться.

Ты производил впечатление молчаливого здоровяка.

Я во многом пытался доказать себе, что я мужик. Многому меня не научил отец – как чинить машины, охотиться, выживать. Я реально считал, что должен всему этому научиться и доказать себе, что я в прядке и всё умею. Отец был именно таким.

Ты до сих пор ездишь на охоту?

Сегодня я не вижу в этом особого смысла. Убивать животных только ради забавы. Я не против охоты, но сейчас я не вижу в этом смысла. Раньше я гонял на тачке со скоростью 240 км [смеётся]. Теперь у меня семья.

А что заставило тебя изменить свой взгляд?

Мы поехали в Сибирь на охоту. Было это незадолго до того как я собирался лечь в клинику и конкретно слетел с катушек. Дома у меня была жена и дети, а я им говорю: «Увидимся позже, я еду в Сибирь». Я отправился на Камчатку, мы там охотились на гризли на снегоходах, потому что в снегу можно было просто утонуть. Стоило упасть со снегохода, и «до свидания». Я увидел след медведя, и мне показалось, что это след человека. Мы жили в каком-то курятнике у чёрта на куличиках, добирались до этого с*аного места четыре часа на вертолёте. Пили водку, потому что больше пить там было нечего. И я окончательно сломался.

Тебе нравился ваш новый имидж в период альбома ‘Load’?

Меня он вполне устраивал. Всем тогда заправляли Ларс с Кирком. Постоянно говорили о том, что «нам нужно переродиться». Меня тот имидж не беспокоил. Главное было в душе оставаться собой. В противном случае, в этом не было никакого смысла. Я думаю, они тогда пытались косить под U2 и Боно.

А я в это не въезжал. Они говорили: «Ладно, сейчас мы будем глэм-рокерами 70-х». Кем? Я бы сказал, половину – как минимум, половину – тех фотографий для буклета я забраковал. Да и обложка была абсолютно мне непонятна.

А что тебе в ней не нравилось?

[смеётся] Ну, как тебе сказать? Я думаю, мы тогда утратили чувство единства. Ларс с Кирком конкретно увлеклись наркотой – им нравилось абстрактное искусство, они изображали из себя п*диков. Я думаю, они знали, что меня это бесит. Это была показуха. Мне кажется, обложка альбома ‘Load’ стала иронией и насмешкой над всем, что тогда происходило. Я просто забил на всю эту х*рню с макияжем и прочим тупым дерьмом, но это была их идея и они считали, что так нужно.

Вы тогда подстриглись. Это было решение группы?

[смеётся] Ну, мы не пошли к парикмахеру все вместе и не сказали: «А подстригите нас всех четверых!». Всё случилось постепенно, с возрастом, начали редеть волосы. Просто длинные волосы были уже не в тему.

Правда ли, что Metallica впервые сочиняла ту музыку, в которой была не уверена?

Пожалуй. Весь тот период. Зачем нам перерождаться? Многие фэны отвернулись от нас не столько из-за музыки, сколько из-за внешнего вида.

Тебя беспокоило, что Кирк с Ларсом целовались на публике?

Ещё как. Поэтому и целовались. Они знали, что меня это жутко бесит. Я думаю, это всё из-за наркоты. Надеюсь [смеётся]. Мы на протяжении карьеры часто неожиданно менялись, и это было неминуемо. Гораздо больнее слышать: «Фэны уничтожают пластинки Metallica, потому что группа судится с компанией Napster».

Судя по всему, это была затея Ларса.

Он у нас как бы главный. Он любит болтать, любит играть на публику. Я очень горжусь тем, что мы сделали. Это должно было произойти. Никто бы всё равно на это не пошёл, за исключением некоторых рэперов. Мы вроде как прекращали свои бунтарские замашки, а поступили как настоящие бунтари.

В интервью 2001 года журналу «Плейбой», ты сказал, что Ларс – плохой барабанщик.

Он и сам это знает. Да и я певец так себе, но когда мы играем вместе, происходит что-то необычное.

Считал ли ты, что терапия – не для мужиков?

Безусловно. Боб Рок тогда тоже пытался устроить некую медитацию перед тем, как мы начинали играть, и я сказал: «Ни хрена подобного! Вы совсем что ли е*анулись? Давайте рубить музло!». Я был абсолютно к этому не готов.

Почему же ты передумал?

Жизнь катилась под откос. Жена вышвырнула меня из дома и сказала: «Пока не разберёшься в себе и не пройдёшь терапию, домой можешь не приходить». Проблема была не только в постоянных пьянках. Мне было плевать на людей, я делал, что хотел и когда хотел. Пришлось повзрослеть. У меня ведь была семья.

Когда это случилось?

Во время работы над альбомом ‘St. Anger’. Мы начали сочинять в Presidio. А потом, когда началась терапия, я осознал, какой же пи*дец творится в моей жизни. Сколько у меня было секретов, насколько противоречива моя жизнь, и вечно доставалось жене. Всё дерьмо, которое происходило на гастролях, начало всплывать.

Женщины?

О, да. Женщины, алкоголь, да что угодно. Остальные ребята очень боялись за меня, знаешь [смеётся]. Я, мол, такой правдолюб, и вдруг их жены у них спрашивают: «Эм, ого, дорогой, а разве это не ужасно, что он так поступил? Ведь ты бы так не сделал, правда?». «Конечно, нет. О чем ты говоришь?!»

Появилось много грязи – а вода тогда была сильно загрязнена. Я думаю, алкоголь нас тогда спас, без сомнений. В какой-то момент этому должен был настать конец. Жена встала и сказала: «Слушай, здесь тебе не гастроли и я не собираюсь лизать тебе задницу. Пошёл на х*й».

И как ты отреагировал?

Ну, во-первых, я понял, что жизнь закончилась. Страх – очень сильная мотивация и он меня мотивировал. Я с детства был брошенным, потом избегал людей, потерял дорогих мне людей.

И казалось, что ты лишишься группы и семьи.

Причем, в одночасье. И я подумал: «Нужно что-то делать, иначе я лишусь и того, и другого. И что тогда?».

И когда ты вернулся в семью?

Жена была беременна третьим ребёнком. Марселла – мой маленький ангелочек. Я был нужен жене, и смог присутствовать при родах. Это было незабываемо. Я сам отрезал пуповину и почувствовал эту связь с ребёнком и женой. Можно сказать, дочка тогда спасла наш брак. Буквально, склеила моё разбитое сердце.

Что ты сегодня думаешь по поводу альбома ‘St. Anger’?

Это скорее состояние нашей души на тот момент, а не музыкальный альбом. Нам нужно было его выпустить. Наш психотерапевт Фил Тауэл тогда сказал: «Всё, что вы сейчас делаете, это не для этой пластинки, а для следующей».

Боб Рок расстроился, когда вы решили записывать альбом ‘Death Magnetic’ с Риком Рубиным?

Надеюсь. Не в плохом смысле. И мы, и он знали, что работать вместе нам стало слишком комфортно и легко, а нам нужно открывать что-то новое. Может быть, нам не хватало давления и напряжения.

Он был как пятый участник группы, он был нам как отец. Может быть, мы боялись, что не сможем записать без него альбом, но я надеюсь, что он скучает, потому что мы по нему, конечно же, скучаем.

Тяжело было гастролировать на трезвую голову?

Сначала было здорово, но, в то же время, страшно. Я всё думал: «А что я сейчас буду делать? Чем заняться?». А сколько часов я просидел в барах с бутылкой, общаясь с людьми, которых видел в первый и последний раз в жизни? И я начал смотреть местные достопримечательности, начал делать то, что делают, когда первый раз приезжают в другой город. Ребята отнеслись к этому с большим уважением.

А что у вас с Ларсом общего?

Кроме детей и семьи, нам очень нравится искусство, хоть и совершенное разное. Мне нравятся рисунки, граффити, религиозная живопись, нравится рисовать что-нибудь для группы. А Ларс любит абстрактное искусство. Так что сам делай выводы.

Ты любишь Ларса?

Люблю. Нет сомнения в том, что мы встретились с ним не просто так. Мы познакомились и, как известно, противоположности притягиваются, и у нас с ним постоянная борьба. Как и с женой. У нас с ним взаимопонимание, «химия», если угодно, но иногда бывают ссоры и недовольства. Беспокойство по тому или иному поводу, разногласия, появляется искра.

Мог бы ты сказать то же самое 10 лет назад?

Мог бы. Это другая любовь. Мы бы не поехали с семьями на неделю на Гавайи. Но, когда что-нибудь случается на гастролях, и кто-то ставит под вопрос умение и способность группы Metallica, мы будем держаться вместе до последнего. Мы будем стоять друг за друга, защищать и биться насмерть.

Перевод: Станислав «ThRaSheR» Ткачук

---

Dimon